Углеродный налог: экологическая дань или входной билет в новую глобализацию?

Недавнее предложение Анатолия Чубайса ввести так называемый «углеродный налог» открывает новый этап борьбы за внедрение в России принципов Парижского соглашения по климату, к которому наша страна присоединилась в 2016 г. Дух документа, в сущности, противоречит принципу национального суверенитета, но отыграть ситуацию назад без больших репутационных потерь не получится — достаточно вспомнить, каким нападкам прогрессивной общественности подверглось решение Дональда Трампа о выходе США из Парижского соглашения. Дальнейшее движение в рамках соглашения требует широкой и публичной экспертизы, которая вполне может оказаться дискуссией о долгосрочных приоритетах российской экономики и политики, в которых более невозможно игнорировать экологическую составляющую.

Углеродная индульгенция

«Есть такое явление, как углеродный протекционизм. Не все знают, что за последние несколько лет Евросоюз принял целый список решений, по которым товары, поставляемые в ЕС, в случае если они не удовлетворяют требованиям по предельным выбросам СО2 при производстве, облагаются дополнительным налогом. И если мы сейчас легко проскочим эту развилку с налогом, считая, что мы всех перехитрили, то через 5–7–10 лет выяснится, что мы, оказывается, сами себе закрыли экспорт, в том числе экспорт, регулируемый ОПЕК. И это вещь очень болезненная», — пояснил Анатолий Чубайс свою позицию в интервью РИА Новости в ходе Петербургского международного экономического форума — 2019.

По мнению главы «Роснано», главная дилемма по поводу «углеродного налога» не в терминах «за» или «против», а иначе — «мы за тактику или мы за стратегию?».

«Значимость глобального изменения климата настолько высока и даже сверхвысока, что в этой теме какими-то косметическими мерами отделаться уже не удастся», — так звучал ответ Чубайса тем, кто полагает, что ввести очередной налог будет решением против российского бизнеса. На первое время, добавил Чубайс, ставки «углеродного налога» должны быть «символическими, совсем минимальными», а для начала «было бы разумным разобраться с правилами измерения, понять объемы выбросов — мы их пока не понимаем, — а потом, скорее всего, придется думать о введении налога».

Прежде чем оценивать предложение Чубайса, стоит отметить, что некое подобие «углеродного налога» уже имеется. В России, напоминает эксперт по налоговому праву генеральный директор Национальной юридической компании «Митра» Юрий Мирзоев, нет отдельного углеродного регулирования, но есть экологические платежи, в том числе плата за негативное воздействие на атмосферу при выбросах диоксида и монооксида углерода.

Правда, ставка за выбросы оксидов углерода минимальна — 1,5 руб. за тонну; серьезным стимулом к снижению выбросов и внедрению «зеленых» технологий этот платеж не является. Для того чтобы это произошло, отмечает Мирзоев, ставка налога должна составлять порядка $20–50 за тонну, то есть на три порядка больше.

«Насколько можно понять высказывание Чубайса, он предлагает ввести „углеродный налог“ заново, вместо существующих форм регулирования, чтобы собираемость была более прозрачна. В мире углеродное регулирование реализуется двумя способами: через систему квот или через налоги, сборы и т. п., — напоминает эксперт. — Для создания системы квот требуется организация целого рынка с отдельной инфраструктурой, это потребует больших затрат, и неизвестно, удастся ли это сделать эффективно. Более целесообразно идти вторым путем, тем более основа для этого уже присутствует, и с точки зрения администрирования вряд ли возникнут какие-либо проблемы, если вписать „углеродный налог“ в существующую систему экологических платежей. Но очень важно учитывать долгосрочные последствия значительного повышения ставок углеродных сборов для экономики. Существенно увеличивать платежи за выброс углерода и оставлять в неприкосновенности другие существующие налоги и сборы было бы неправильно, это лишь создаст дополнительную нагрузку на предприятия и граждан».

По такому пути, добавляет Мирзоев, пошли, например, в Швеции и Канаде, где действуют очень высокие сборы за выбросы углерода, но это не стало ударом по экономике — предприятия получили компенсации по другим налогам.

Подводные камни Парижского соглашения

Сама постановка вопроса об «углеродном вопросе» возникла в интервью Чубайса в контексте продолжающихся споров о принципах ратификации Парижского соглашения по борьбе с глобальным изменением климата, которое было принято 12 декабря 2015 г. и после 2020 г. должно прийти на смену Киотскому протоколу. Условием для его вступления в силу является ратификация соглашения 55 странами, на которые приходится по крайней мере 55% общего объема глобальных выбросов парниковых газов.

Россия Парижское соглашение до сих пор не ратифицировала, хотя присоединилась к нему в апреле 2016 г. — подпись под документом поставил тогдашний вице-премьер правительства РФ Александр Хлопонин. Через несколько месяцев после этого в российской элите произошла малопонятная, на первый взгляд, перестановка: глава администрации президента Сергей Иванов занял новую должность спецпредставителя президента РФ по вопросам природоохранной деятельности, экологии и транспорта — перемещение, которое по всем меркам сложно назвать карьерным ростом.

Именно Иванов предельно четко обозначил позицию России по ратификации Парижского соглашения: это произойдет, заявил он в марте, только после полного учета российских лесов и их способности по поглощению двуокиси углерода.

«Я считаю, что до ратификации Парижского соглашения мы должны четко знать поглощающую способность наших лесов, болот, степей и пустынь тоже — там тоже есть растительность. Мы должны четко понимать перед ратификацией, какие обязательства мы берем на себя. С открытыми глазами надо ратифицировать такие серьезные вещи», — сказал Иванов в ходе Недели российского бизнеса.

Этот момент и может оказаться принципиальным для определения российских обязательств в рамках ратификации Парижского соглашения.

«В отличие от Киотского протокола, Парижское соглашение подразумевает подсчет поглотительного эффекта, который оказывают леса, но предлагаемая России методика такова, что, по сути, обнуляет все положительное воздействие наших лесов на окружающую среду.

В рамках принципов Парижского соглашения под „углеродный налог“ должна попасть и газовая энергогенерация, которая считается экологически чистой, причем нам предлагается считать выбросы и на месторождениях, и вдоль всех трубопроводов, и на самих электростанциях»,

— поясняет ведущий аналитик Фонда национальной энергетической безопасности Игорь Юшков.

Тем не менее Россия уже в ближайшее время сделает все возможное для ратификации Парижского соглашения, заявил в ходе ПМЭФ Руслан Эдельгериев, спецпредставитель президента РФ по вопросам климата, до июня 2018 г. возглавлявший правительство Чечни (он считается человеком из ближайшего окружения Рамзана Кадырова).

«До конца года, по моему мнению, мы выйдем на ратификацию», — уточнил он в своем выступлении на сессии с участием Чубайса, который не преминул напомнить об этом в своем интервью. Однако такая поспешность уже вызывает серьезную критику наряду с предложением ввести «углеродный налог».

«Эта идея выглядит очень опасной для всей экономики России, и сложно сказать, понимает ли Чубайс все последствия такого решения. Или же он просто следует в тренде западного мира и лоббистов Парижского соглашения? — задается вопросом Юшков. — Введение „углеродного налога“ предполагает, что у всех товаров, производимых в стране, будет отслеживаться так называемый „углеродный след“.

Если раньше наличие углеводородов было конкурентным преимуществом России, то Парижское соглашение пытается его нивелировать в пользу возобновляемой энергетики. России, как одной из крупнейших стран мира по запасу углеводородов, стоило бы остеречься».

Проблема российской политики в отношении «альтернативных» (нетрадиционных) источников энергии даже не в том, что у России нет экономической необходимости в формировании специального инвестиционного цикла под их развитие, полагает профессор Высшей школы экономики Дмитрий Евстафьев. Скорее, целесообразна комплексная программа повышения энергоэффективности производства и энергосбережения в социальной сфере. Нынешние же попытки «затолкать» Россию в систему Парижского соглашения происходят в момент, когда даже в Европе разгорелась дискуссия относительно реальной экономической эффективности «постуглеродных» видов энергии.

«Создается впечатление, что европейцы и их контрагенты в России планируют сделать так, что именно Россия будет „оплачивать банкет“, который, образно говоря, „закатывали“ энергоэкологи в Европе в последние 10 лет и который стоил европейской экономике больших денег, — говорит Евстафьев. — Проблема не в „углеродном налоге“ как таковом, а в том, что „альтернативные“ энергетические проекты в Европе и в меньшей степени в США были частью огромной индустрии, включавшей и производство оборудования, и новые материалы, и новые компоненты в химической промышленности (вспомним, как все исступленно боролись с фреоном), и формирование социальных институтов, и новые модели личного и корпоративного потребления, и новые сервисы в финансовой и инвестиционной системе (рейтингование „экологической ответственности“ корпораций и их приверженности устойчивому развитию стало важнейшим инструментом регулирования инвестиционных процессов). Все это было инструментом управления развитием. Но будет ли втягивание в новую волну эколого-энергетических проектов таким стимулом для России или мы просто потратим деньги на закупку западных технологий и оборудования, которое очень скоро придется опять обновлять?

Правила игры определяет Запад, прежде всего ЕС, мы на изменение этих правил повлиять не сможем. И не станет ли наше чрезмерное участие в такого рода проектах и системах инструментом регулирования нашей энергетической политики, в том числе и в классических углеводородах?»

Экологизация или модернизация?

В конечном итоге принципы Парижского соглашения затрагивают такую пока еще значимую для современной мировой системы вещь, как государственный суверенитет. Например, средства, которые будут собраны в виде «углеродного налога», могут попасть не в национальные фонды, а в международные структуры, занимающиеся реализацией принципов Парижского соглашения, напоминает Юшков. Все это, обоснованно считает эксперт, выглядит крайне сомнительным с точки зрения интересов России.

«Идея введения „углеродного налога“ полностью вписывается в логику современной капиталистической системы: физическое пространство и все биологические и сырьевые ресурсы отчуждаются в пользу собственника, — считает доцент ВШЭ Павел Родькин. — Недра, перестав быть общенародным достоянием, переходят в корпоративную и госкорпоративную собственность, требующую повышения доходности и создания ренты на те или иные ресурсы. Налог можно рассматривать именно как внутреннюю ренту.

То обстоятельство, что она создаст значительную негативную нагрузку на производство и экономику в целом, абсолютно не противоречит базовым принципам существующей модели — постоянному перекладыванию и экспорту (если говорить о глобальной экономике) издержек и нагрузок на потребителей или более слабых участников системы».

Фактически соглашение — некая альтернативная модель глобализации, появившаяся в момент, когда традиционные механизмы мировой гегемонии США перестали работать или были поставлены под сомнение (в последнем случае речь идет прежде всего о доминировании доллара как основной резервной валюты). Идея «экологической дани», которую продвигает Чубайс под названием «углеродного налога», была одной из рабочих стратегических идей либерал-глобалистского крыла американской элиты в преддверии, как казалось, триумфального избрания Хиллари Клинтон на пост президента США.

«Надо быть очень наивным, чтобы не связать реинкарнацию этих идей, своего рода их ребрендинг, с активизацией предвыборной кампании в Демократической партии США и выдвижением на первые роли Джо Байдена, который имеет, во-первых, стратегические интересы в энергетике, а во-вторых, развитые связи в либеральном сегменте российской элиты», — напоминает Евстафьев.

С этой точки зрения очень интересно взглянуть на реакцию, которую породило решение о выходе США из Парижского соглашения, принятое Дональдом Трампом 1 июня 2017 г., вскоре после его победы над Клинтон. Одним из характерных откликов стала книга французского философа и социолога Бруно Латура «Где приземлиться? Опыт политической ориентации», недавно выпущенная в русском переводе. Тематика книги отнюдь не сводится к критике Трампа — фактически это манифест антимодернизации. Суть Парижского соглашения, полагает Латур, в том, что оно перечеркивает модернизационные проекты, которые прежде имелись у разных стран: для их реализации потребовалось бы несколько планет, но в наличии только одна. Великий проект модернизации, делает вывод Латур, оказался невозможен «вследствие того, что не оказалось Земли, способной вместить его идеал прогресса, освобождения и развития… Жизненно важным стал выбор между модернизацией и экологизацией. С этим согласны все».

Этот момент еще только предстоит осознать государствам, поставившим свои подписи под Парижским соглашением.

Однако именно фрагменты книги, посвященные американскому президенту, которого Латур прямым текстом называет «несравненным мошенником» и «клоуном», запоминаются больше всего. Вот лишь несколько цитат.

«Выйдя из Парижского соглашения, Трамп, наконец, открыто объявил если не новую мировую войну, то, во всяком случае, войну за определение театра военных действий: „Мы, американцы, не являемся жителями общей с вами Земли. Ваша Земля может быть под угрозой, но наша — нет!“ (…) Трамп, стоя на фоне розария Белого дома, триумфально провозгласил выход США из Парижского соглашения, объявив войну с целью оккупировать другие страны если не войсками, то углекислым газом. Попробуйте убедить другие страны-подписанты в том, что США, находящиеся в тысячах километров от них, не вторгаются на их территорию, влияя на состав воздуха, которым они дышат! Это ли не новое выражение права на доминирование, предполагающее новую версию Lebensraum [жизненное пространство]?» — пишет французский философ.

Последний термин особенно примечателен: Латур остерегается прямого сравнения «трампизма» с фашизмом, но, напоминая об одной из базовых идей германского национал-социализма, намекает, что аналогии имеют право на существование. Трамп, полагает автор книги, работает в интересах микроскопических элит, еще в начале 1980-х гг. осознавших, что для них и для девяти миллиардов «лишних людей» не остается общего пространства: «Даешь дерегулирование! Выкачаем все, что еще можно выкачать! Drill, baby, drill! [бури, детка, бури]. Мы точно выиграем, поставив на этого сумасброда: 30–40 лет передышки для нас и наших детей гарантированы. А после нас — хоть потоп».

Россия в книге Латура упоминается всего один раз, но в весьма примечательном контексте: «Оставим сторонникам Brexit, избирателям Трампа, туркам, китайцам и русским грезы о мировом господстве. Мы знаем, что, сколько бы они ни хотели властвовать над какой-либо территорией в картографическом смысле, у них не больше, чем у нас, шансов подчинить себе Землю, которая сама подчиняет себе сегодня и нас, и их».

Подобные рассуждения в логике «мы» и «они», конечно же, не оставляют сомнений, что дискуссии об «углеродном налоге» и ратификации Парижского соглашения не будут сугубо внутренним делом России.

«Скорее всего, в случае если Россия будет с большой осторожностью подходить к реализации принципов Парижского соглашения, нам предстоит столкнуться с серьезной информационной кампанией с подтекстом „вы отсталые люди, вы против человечества и т. д.“, в которой будут участвовать дети, заявляющие нечто вроде „вы лишаете нас будущего“.

В Европе уже происходит нечто подобное: на острие экологических протестов стоят школьники, банально прогуливающие уроки», — напоминает Юшков. Такие неутешительные перспективы требуют прежде всего исключительного внимания к уже существующим в России экологическим проблемам — при необходимости все они будут рано или поздно использованы против нас.

Николай Проценко