Игра с ненулевой суммой. Как построить новую энергетику?

Санкции ЕС отодвинули на второй план неизбежность «зеленого перехода» для российского энергетического сектора. Ограничения на поставки в Европу угля, нефти и нефтепродуктов стали для экономики России де-факто тем стресс-тестом, смоделировать который еще в 2021 г. собирался Центральный банк. Лишившись доступа к европейским рынкам, компании и регуляторы занялись переориентацией экспорта на Восток. Однако в долгосрочной перспективе правительству все равно придется ответить на вопрос, как адаптировать российскую экономику к энергопереходу. Тем более что одним из лидеров этого процесса является Китай, занимающий первое метро в мире по вводу в строй ветровых и солнечных электростанций.

Цветущая сложность спроса

Китай — важный пример того, насколько дифференцированным может быть энергетический спрос. По данным Global Energy Monitor, Китай в 2021 г. обеспечил 41% глобального ввода мощности солнечных панелей и 47% мощности ветрогенераторов; для новых атомных реакторов эта доля составила 30%, а для газовых и угольных электростанций — 20% и 58%. Одновременно с этим Китай является мировым лидером по темпам развития инфраструктуры для приема сжиженного природного газа (СПГ): к июлю 2022 г. на долю КНР приходилось 44% строящихся мощностей для регазификации СПГ. Схожую роль Китай играет и на нефтяном рынке: по оценке Управления энергетической информации (EIA) Минэнерго США, на долю КНР в 2023 г. будет приходиться 48% глобального прироста спроса на нефть, пусть даже вследствие запоздалого смягчения ковид-ограничений (обязательный карантин при въезде в страну был отменен только в январе 2023 г.)

Эти данные отражают не только колоссальный объем китайского энергорынка, но и разнообразие целей в применении тех или иных источников энергии. Электростанции на ископаемом топливе способны обеспечить надежность энергоснабжения: например, в США в 2022 г. средняя загрузка газовых электростанций комбинированного цикла (одного из наиболее распространенных видов ТЭС) достигла 57%, а угольных — 48%, тогда как для солнечных панелей и ветрогенераторов этот показатель составил 25% и 36% соответственно, согласно данным EIA. Однако возобновляемая энергетика отличается меньшим негативным воздействием на окружающую среду: по оценке Международной группы экспертов по изменению климата (IPCC), на 1 киловатт-час выработки на угольных электростанциях приходится 820 граммов CO2-эквивалента выбросов парниковых газов; удельные выбросы газовых станций комбинированного цикла составляет 490 граммов CO2-эквивалента, что кратно выше аналогичного показателя для солнечных панелей (41 грамм CO2-эквивалента) и наземных ветровых генераторов (11 граммов CO2-эквивалента).

Низкий углеродный след и надежность энергоснабжения характерны для атомных электростанций (АЭС): удельный объем выбросов АЭС составляет лишь 12 граммов CO2-эквивалента, при этом средняя загрузка АЭС в США в 2022 г. достигла 93%. Именно с этим связан рост инвестиций в строительство АЭС: если в 2018 г. глобальные капзатраты на сооружение новых реакторов составляли $34 млрд, то в 2022 г. они выросли до $40 млрд, а в 2022 г. — до $49 млрд, согласно оценке Международного энергетического агентства (МЭА). По той же причин Совет ЕС в 2022 г. включил АЭС в состав «зеленой» таксономии, очерчивающей круг отраслей энергетики, развитие которых будет содействовать снижению углеродного следа.

Что же касается нефти и газа, то здесь важно помнить, что в ряде секторов мировой экономики еще долго будет сохраняться высокий спрос на углеводороды: к их числу относятся грузовой транспорт, где автомобили на топливных элементах пока не могут составить серьезную конкуренцию двигателям внутреннего сгорания (ДВС); авиаперевозки, где дальнемагистральные полеты еще долго не будут доступны для самолетов с электродвигателем; и, наконец, нефтегазохимия — единственный сегмент глобального рынка углеводородов, который избежал сокращения во время пандемии COVID-19. Неслучайно МЭА в последнем выпуске World Energy Outlook привело прогноз, согласно которому к 2030 г. глобальный спрос на нафту (сырье для нефтехимии), авиакеросин и дизельное топливо увеличится в общей сложности на 15% в сравнении с уровнем 2021 г. (пусть даже отчасти за счет эффекта низкой базы периода коронакризиса), при этом на эти нефтепродукты будет приходится две трети общемирового прироста спроса на жидкие топлива.

Рынок как фундамент энергоперехода

Это лишний раз подчеркивает, что, несмотря на развитие возобновляемой энергетики, спрос на ископаемое топливо в ближайшие годы будет продолжать расти — по крайней мере, в некоторых регионах и ряде секторов экономики. Что самое главное, нет никакого противоречия между традиционной и новой энергетикой: чтобы наращивать мощности ВИЭ, вовсе не обязательно накладывать искусственные ограничения на добычу угля, нефти и газа — просто в силу упомянутой дифференциации конечного спроса. Точно так же в XX веке вовсе не обязательно было повторно закрепощать крестьян, чтобы провести индустриализацию: наоборот, успеха добились те страны, которые сделали ставку на рыночный обмен между городом и деревней.

Аналогия с социалистической индустриализацией неслучайна. Планы по достижению углеродной нейтральности с перспективой на 2050 г., 2060 г. или 2070 г. невольно напоминают намерения ЦК КПСС построить коммунизм к 1980 г. Точно так же таксономия, ограничивающая круг экологически безопасных секторов энергетики, напоминает приоритезацию промышленных отраслей времен первых советских пятилеток. Наконец, распределение углеродных квот — это ни что иное, как распределение ресурсов между предприятиями категории A (производство средств производства) и категории Б (производство предметов потребления). Единственное отличие — это рыночный административный торг, или торговля углеродными единицами, которая носит публичный характер.

Однако, как показал XX век, искусственная приоритезация отраслей экономики грозит снижением адаптивности к меняющимся реалиям. Сделав в 1930-е гг. упор на экономику угля и стали и закабалив крестьян, Советский Союз вошел в долговременный продовольственный кризис, который усугубила низкая конкурентоспособность обрабатывающей промышленности. Стагнация сельского хозяйства наряду с продолжающейся урбанизацией привела к тому, что СССР стал критически зависеть от продовольственного импорта, оплачивать который после падения нефтяных цен в середине 1980-х стало банально нечем.

И это вовсе не отвлеченный сюжет в контексте энергетики: сегодня вы объявляете себя «зеленой» компанией и используете слоган «Beyond Petroleum» (не только нефть), а завтра — объявляете о намерении нарастить инвестиции в нефтегазовые проекты с коротким циклом окупаемости, из-за чего вся отрасль, сдерживая смех, советует вам сменить слоган на «Back into Petroleum» (снова к нефти). Звучит как ирония, но именно это произошло с BP в период между 2020 и 2023 гг.

Нынешний энергетический кризис в очередной раз доказал, что нет той «зеленой» идеологии, которая может повлиять на суть рыночных механизмов. Именно рынок, а не энергетическая мода диктует, какие энергоресурсы производить выгоднее всего. Рынок — это тот фундамент, который способен сделать пресловутый переход к устойчивому развитию по-настоящему устойчивым.

Четыре базовых принципа новой энергетики

Как бы парадоксально это ни звучало, но сегодня у России есть известное экономистам «преимущество отсталости», позволяющее в будущем избежать ошибок, уже совершенных в свое время развитыми странами. Именно это поможет выстроить энергопереход на принципах свободного рынка, в основе которого лежит прозрачность и отсутствие льгот, квот и преференций.

Первым принципом рыночного энергоперехода является полное нивелирование косвенных субсидий, получателями которых остаются преимущественно отрасли традиционной энергетики. Пример тому — газовая отрасль, для которой установлены сравнительно низкие налоги и пошлины. По данным Минфина, доля НДПИ на газ и экспортной пошлины на газ в структуре нефтегазовых доходов федерального бюджета в 2021 г. составила 19% (1,7 трлн из 9,1 трлн руб.), тогда как доля НДПИ на нефть и экспортной пошлины на нефть — 77% (7 трлн руб.; остальные 4% приходились все прочие поступления, включая НДПИ на газовый конденсат, НДД и экспортные пошлины на нефтепродукты). Другим получателем косвенных субсидий является угольная отрасль: доходная ставка РЖД — показатель, отражающий удельную выручку «Российских железных дорог» при перевозке различных грузов на одно и то же расстояние и измеряющийся в копейках за 10 тонно-километров — при перевозке каменного угля составляла 281 коп./10 т-км, т. е. была вдвое ниже средней ставки для всех видов грузов (538 коп./10 т-км).

Сокращение косвенных субсидий приведет к выравниванию условий конкуренции между различными отраслями энергетики. В свою очередь, росту конкуренции внутри отраслей будет способствовать демонополизация, которая не должна ограничиваться лишь газовой отраслью, где создание нескольких операторов транспортировки газа на базе Единой системы газоснабжения и магистральных газопроводов «Сила Сибири» и «Сахалин — Хабаровск — Владивосток» должно быть дополнено формированием отдельных компаний на основе газодобывающих обществ «Газпрома», а также дерегулированием экспорта трубопроводного газа и СПГ.

Принцип демонополизации также должен затронуть нефтедобычу (за счет обособленной продажи инвесторам дочерних подразделений госкомпаний), нефтепереработку (за счет закрепления за крупнейшими нефтеперерабатывающими заводами статуса независимых НПЗ), сбыт нефтепродуктов (за счет смягчения регуляторных условий для строительства новых АЗС) и электроэнергетику (за счет разукрупнения ведущих генерирующих компаний и отделения энергосбытов от распределительных сетей).

Третьим принципом должна стать прозрачность: компании энергетического сектора, вне зависимости от отраслевой принадлежности (будь это нефтепереработка, электрогенерация или газодобыча) должны публиковать отчетность по МСФО. Принцип прозрачности должен быть воплощен и за счет отказа от создания национальной системы торговли углеродными единицами: учитывая качество российской бюрократии, распределение квот выльется в подковерный административный торг. Торговлю квотами стоит полностью передать на региональный уровень, чтобы регионы сами взвешивали сопутствующие выгоды и издержки.

Принцип прозрачности также подразумевает, что для стимулирования возобновляемой энергетики используются преимущественно классические налоговые механизмы, будь то сокращение до нуля налога на прибыль для производителей ветровых и солнечных генераторов или нулевой НДС при импорте оборудования для производства водорода. В любом случае, это должны быть простые и легко верифицируемые механизмы, понятные даже неспециалистам.

Последним по списку, но не по значению принципом будущего энергоперехода является технологическая открытость. Мировая энергетика переживает бум новых технологий, упрощающих производство «чистой» и доступной энергии: сюда относятся и пирамидальные ветрогенераторы, приспособленные для работы на большой глубине; и перовскитные (по названию минерала) солнечные элементы, которые в целом дешевле кремниевых аналогов; и технологии сверхвысокого напряжения, позволяющие транспортировать электроэнергию на большие расстояния. Россия не сможет стать конкурентоспособным производителем «чистой» энергии, если будет оставаться закрытой от этих технологий. Поэтому пошлины на ввоз оборудования для ВИЭ должны быть равны нулю, и это нисколько не ударит по позициям российских производителей: только в условиях открытой конкуренции можно создать продукт, который будет востребован на внешних рынках.

В целом, технологическая открытость и регуляторная прозрачность наряду с демонополизацией и отказом от субсидий позволят России не только создать новую энергетику, но и сформировать тренд, на который со временем будут ориентироваться даже ведущие страны развитого мира.

Кирилл Родионов, независимый эксперт