В августе практически все СМИ написали о противостоянии вокруг шихана Куштау в Башкирии. Конфликт закончился очень неожиданно для российских реалий. Всего три недели с начала протестов против освоения новых запасов давно существующим предприятием по добыче соды — и вот уже президент страны ставит точку в этом вопросе. Гору оставили в покое, а у владельцев содового бизнеса начались проблемы.
Объясняем, как случившееся может открыть новую страницу во всей российской корпоративной социальной ответственности (КСО) и почему событие из жизни добывающего соду предприятия имеет значение для нефтегазовых компаний.
Чаще всего при упоминании КСО в памяти будут всплывать отремонтированные или построенные с нуля объекты соцкультбыта, перерезаемые ленточки, конкурсы соцпроектов, волонтерские программы, спортивные праздники, программы в сфере образования, здравоохранения. Другие вспомнят соответствующие разделы в годовых отчетах: там обычно самые красивые и яркие фотографии.
Есть немало формулировок КСО, но все они в целом сходятся в том, что речь идет о добровольных инициативах компании по разработке и реализации социально направленных мероприятий с целью качественно улучшить внешнюю для компании среду. И на эти благие дела отечественный нефтегазовый сектор ежегодно тратит миллионы и миллиарды рублей.
Но КСО в ее российском варианте можно дать и другое определение. Это то, что на корпоративных совещаниях и заседаниях советов директоров всегда обсуждается ближе к концу собрания, после обеда. Что-то духоподъемное, необходимое и очень правильное — но не особо важное с точки зрения бизнеса.
Уж точно не риск для компании.
Если пользоваться западной классификацией, то в России КСО — это то, что «хорошо бы иметь» (good-to-have), но совсем не «ключевая функция для бизнеса» (core-to-business). И уж точно КСО — это не «ключевой бизнес» (core business).
А вот в международной практике понятие КСО очень далеко от образа доброго Дедушки Мороза с мешком подарков. Там КСО (вернее, недооценка связанных с этой сферой рисков) рвет в клочья карьеры управленцев, убивает идеальные с технической точки зрения проекты и наносит глубокие финансовые раны огромным корпорациям.
Не далее как в сентябре стало известно, что исполнительный директор горнодобывающего концерна Rio Tinto уйдет в отставку в результате скандала: весной в ходе горных работ концерна в Австралии были разрушены древние скальные пещеры, представляющие археологическую и культурную ценность для аборигенов. Также полетели головы и рангом пониже: уволят генерального директора железорудного подразделения Криса Солсбери и руководителя группы корпоративных отношений Симону Нивен. К слову, взрывы прогремели не просто так: расширение карьера получило все предусмотренные законодательством разрешения. Но это не помогло свергнутым управленцам.
Про Россию давно замечено, что многие общественные явления, появившиеся и ставшие трендами на Западе, распространяются и занимают такое же место уже среди наших родных осин. Но на это уходит какое-то время. Пятнадцать, двадцать лет, четверть века…
Двадцать лет назад (в 1997 году, если уж совсем точно) на Западе появился термин «социальная лицензия» (social license to operate). Его суть в том, что на любой промышленный проект должно быть получено предварительное свободное и компетентное согласие от местных сообществ и других стейкхолдеров.
За границей этот термин не придумали из головы и не взяли с потолка. Просто в какой-то момент промышленным компаниям стало невозможно начать работу, имея в кармане полученную лицензию на разведку или добычу полезных ископаемых. Раньше все было нормально, а потом вдруг все стало пробуксовывать.
Хочешь начать работу — изволь говорить с населением.
Уже два десятка лет на коллективном Западе скрупулезно подсчитывают, сколько теряют корпорации, которые не следуют этому правилу: это и прямые потери от «подстреленных на взлете» проектов, и упущенная выгода из-за многолетних задержек. Если считать «на круг», по отраслям, выходят увесистые многомиллиардные суммы в долларах.
И вот вдруг всего за три августовские недели 2020 года этот термин из иностранных пособий по корпоративной социальной ответственности стал былью уже на российской земле! Да еще какой былью!
Напомним вкратце, как развивался конфликт вокруг шихана Куштау.
Большое предприятие по добыче соды (последние несколько лет известное как Башкирская содовая компания) вот уже 70 лет работает в Башкирии, создает тысячи рабочих мест, платит миллиарды рублей налогов, не забывает бывших сотрудников, ремонтирует объекты соцкультбыта, занимается социальными инвестициями — в общем, все как у людей.
Но нужно новое сырье, иначе производство встанет. Региональные власти пару лет назад публично обещают передать содовикам для разработки шихан Куштау, одну из местных одиночных гор. Получив соответствующую лицензию, специалисты компании начинают геологоразведку на этой горе (далеко не в первый раз за последние годы), для чего начинают рубить деревья. Это вызывает возмущение общественности, люди говорят о том, что вершина всегда была священной. Сотни, а потом и тысячи людей выходят на акции протеста, разбивают палаточный лагерь у горы, вступают в клинч с ОМОНом.
О противостоянии рассказывают все мало-мальски известные российские СМИ. Медийные фигуры (например, шоумен Максим Галкин и рокер Юрий Шевчук) записывают обращения в защиту горы. Скандал мгновенно долетает до самых высоких московских кабинетов. Через три недели после начала протестов президент Владимир Путин обрушивается с критикой на владельцев компании и говорит, что протестующих можно понять.
Вскоре после этого проблемы шихана Куштау заканчиваются (гору оперативно наделили охранным статусом), а вот проблемы владельцев и функционеров содового бизнеса только начинаются (ими вплотную занялись следователи). Судя по сообщениям деловых СМИ, предприятие будет деприватизировано и вернется под контроль государства.
«Стоп, стоп, стоп!» — воскликнет кто-то. Все вышеперечисленные злосчастия свалились не на головы нефтяников, а на предприятие горнодобывающего сектора. Имеют ли они отношение к нефтегазодобыче?
Еще как имеют!
Во-первых, социальные риски похожи для всех добывающих полезные ископаемые отраслей, хотя и не без отраслевых особенностей.
Принципы взаимодействия с населением, выход на новые территории не особо отличаются у тех, кто добывает углеводороды, и у тех, кто копает руду.
Во-вторых, для социальных рисков справедливо наблюдение, которому вот уже скоро 40 лет: сначала «под раздачу» попадают горнодобытчики, а нефтяники страдают вторыми.
Почему? Тут нет особой загадки. Объем негативного воздействия на окружающих от горнодобычи обычно (хотя, понятно, бывают разные ситуации) не в пример больше, чем при добыче нефти и газа.
В-третьих, маржинальность горнодобычи в целом и среднем ниже, чем у нефтянки. У добывающих руду банально меньше денег, чтобы как-то минимизировать риски или предоставлять местному населению больше благ (в виде, например, тех же самых социальных инвестиций) как своеобразную компенсацию за неудобства.
Неслучайно в международной практике часто смотрят на социальные проблемы горнодобытчиков как на стресс-тест, полезный для всех остальных отраслей промышленности. Исходят из предположения, что новые реалии рано или поздно накроют всех, — и чаще всего такой неоптимистичный прогноз сбывается.
Итак, какие сигналы нам дает противостояние вокруг шихана Куштау?
Я не открою большого секрета, когда скажу, что геологоразведочные работы (ГРР) в нашей стране большинством компаний по умолчанию считаются чем-то, что не требует предварительной работы с общественностью. Вот и Башкирская содовая компания, когда еще только зарождалось противостояние вокруг шихана Куштау и у горы стали собираться первые протестующие, выпустила успокаивающий пресс-релиз с разъяснением: мол, что за паника, это же только геологоразведка!
Есть много причин, почему компании не рвутся начинать беседы с общественностью, когда геологи еще только выдвигаются в поле. Начнем с того, что законодательство не требует полноценных консультаций и обсуждений на данном этапе. Во-вторых, разведка или подтверждение запасов могут идти очень долго, а геологи и буровики могут годами перешагивать с одной площадки на другую, изучая недра то здесь, то там. О чем разговаривать с общественностью, если пока что нет ни коня, ни воза? Может, тут и не будет никакой разработки полезных ископаемых (например, запасы недостаточные). Или будет, но не здесь. Или будет, но не сейчас, а лет так через 15.
А вот с точки зрения корпоративной социальной ответственности в ее западном понимании геологоразведка сама по себе социальный риск, а ГРР в большинстве случаев требуют консультаций с людьми. И да, такие переговоры занимают недели и месяцы (и стоят кучу денег), но никуда тут не деться.
Далее, если верить различным СМИ, активную роль в противодействии протестам около шихана Куштау играл некий Азамат Абдрахманов, глава Ишимбайского района. Митингующие даже потом требовали его увольнения.
Похоже, многие информационные ресурсы демонизировали этого чиновника, приписывая ему в том числе прямое командование отрядами ОМОНа (что, честно говоря, довольно сомнительно, зная российские реалии). Однако само присутствие главы административного образования на месте событий и его несомненная игра за команду сторонников промышленного освоения шихана никакого удивления не вызывают. Напротив, было бы удивительно, если бы было не так.
На совещаниях с промышленниками такие управленцы жестко торгуются о социальных инвестициях (часто это единственная форма выгоды небольшого поселения от промышленного проекта) и ставят ребром вопросы о разбитых дорогах, пыли, шуме и других причиняемых соседством неприятностях.
Однако на публику, на общественных слушаниях тон глав местных администраций обычно меняется: они рассказывают о важном для развития района проекте, напоминают о преимуществах, разъясняют присутствующим спорные положения, сглаживают противоречия. Фактически на полную катушку используют свой репутационный капитал для поддержки новой стройки, а многие из них десятилетиями живут в этой же местности — их слово много что значит.
После событий на Куштау прокуратура начала проверку в отношении главы Ишимбайского района по поводу его действий во время протестов. Позже на совете районных депутатов Ишимбая парламентарии вынесли Абдрахманову замечание за поведение на шихане: тот использовал нецензурную лексику в словесных перепалках с оппонентами. А в конце сентября муниципальный служащий публично принес свои извинения в ходе заседания президиума регионального исполкома «Единой России». Сигнал «сверху» можно интерпретировать довольно безошибочно: местным властям вдруг напомнили, что становиться промоутерами промышленных проектов им, вообще-то, никто не поручал.
Опять-таки не открою секрета, если скажу, что в российской производственной практике не любят всерьез рассматривать «нулевой вариант», то есть вероятность того, что по результатам обсуждений и экспертиз придется отказаться от проекта.
Гендиректор БСК Эдуард Давыдов в самый разгар конфликта дал интервью, где как раз обрисовал, что компания на тот момент считала максимально возможным компромиссом: «выработать наиболее экологичные способы разработки».
Но вот выступил Владимир Путин, и вдруг стало ясно, что «нулевой вариант» при рассмотрении новых промышленных проектов — это не некий умозрительный конструкт, а вполне себе реальная опция. И промышленным компаниям теперь нужно быть готовыми и к такому развитию событий.
Шихан Куштау — это место, которое воспринимается как важное с точки зрения культурного наследия. Именно это, как написали большинство СМИ, стало одной из главных причин, по которой на его защиту стекались сотни и тысячи людей.
В международной практике взаимоотношений компаний и общественности такого рода места, связанные с культурным наследием, уже пару десятилетий воспринимаются как «минное поле» для бизнеса: если какая-то земля для кого-то священна, то ресурсодобывающему бизнесу лучше обходить ее стороной.
В мире выделять и охранять «сакральные ландшафты» стали почти три десятка лет назад, но в России регулирование в этой сфере далеко от идеального. Статус священных мест не определен в федеральном законодательстве, а требуемая историко-культурная экспертиза ограничивается археологическими исследованиями. Уже лет 20 пишут и говорят, что эту экспертизу надо усилить этнологическим мониторингом в сотрудничестве с носителями традиционного знания, но пока воз и ныне там. Но расслабляться не стоит: тут одно ошибочное движение может дорого обойтись. История с уволенными управленцами Rio Tinto, которых сбросили с корпоративного Олимпа из-за взорванных священных пещер, тому дополнительное подтверждение.
В российской практике, если дело дошло до силового противостояния, корпоративные специалисты умывают руки: протест перестает быть делом и сферой ответственности компании.
Все знают, что в российском обществе очень многое заточено на запрет «раскачивать лодку» и ставить под вопрос социальную стабильность. Показательно, что в своем эмоциональном выступлении на митинге 15 августа на Куштау генеральный директор БСК Эдуард Давыдов дословно использовал соответствующую риторику, заявляя, что защитники Куштау хотят «раскачать ситуацию» в Башкирии.
Общеизвестные правила жизни в России заключаются в том, что коль дело переходит к каким-либо формам силового противостояния, то это уже работа для полиции или антиэкстремистских подразделений спецслужб. Однако Владимир Путин на совещании с правительством сказал про ситуацию с конфликтом вокруг шихана: «Я думаю, что люди, которые обратили внимание и которые выразили свое недоверие тому, что делается на месте, они в значительной степени правы. И нечего доводить дело до каких-то конфликтов». По всей видимости, это новая норма (и совсем другая мера ответственности), про которую стоит подумать всем руководителям и профессионалам КСО промышленных компаний. Планируя разговоры с несогласными гражданами (или, наоборот, ничего не планируя по принципу «само рассосется»), надо держать в уме риск самим попасть под расследование. Что придут и спросят: как так получилось, что вы довели ситуацию до противостояния?!
В целом у общественности теперь серьезный (и пополняющийся год от года) список требований и претензий к промышленности. Люди не собираются молчать, если их мнение не было услышано: вспомним протесты против строительства мусорного полигона на Шиесе или храма в сквере в центре Екатеринбурга.
Неудивительно, что государство уже не горит желанием слепо «впрягаться» за непопулярные идеи индустриалистов. После протестов многие вызывавшие недовольство проекты получили «красную карточку» уже от государства. В других случаях проектное решение пришлось кардинально перерабатывать. Как это было, например, в 2006 году с трубопроводом ВСТО: трубу перенесли на 40 км от водозаборной зоны Байкала, что влетело в копеечку — точнее, в миллиарды рублей дополнительных трат.
Теперь уже административная машина грозит пальцем не обществу, а бизнесу: «Хочешь нормально — делай нормально!»
Кто-то скажет, что так невозможно работать. Кто-то возмутится: мол, как согласовывать каждый чих непонятно с кем? Или кто будет оплачивать простои геологоразведки, если консультации с населением затянутся? Как это глава района публично выступает против? А что, если так каждый холм и каждое озеро священным объявят — где тогда работать?
Хорошая новость заключается в том, что на самом деле работать можно.
Со всеми этими проблемами сотни компаний по всему миру сталкиваются каждый день и более-менее успешно их решают.
За два десятка лет, которыми этой темой занимаются на коллективном Западе, появились и работающие инструменты, и апробированные протоколы, и признанные «хорошие отраслевые практики» (good industry practices).
Но если управлять социальными рисками по-новому, то у этого есть своя цена: нужно больше ресурсов, людей, времени. В российских корпорациях в подразделениях, занимающихся КСО, обычно можно по пальцам пересчитать людей, которые занимались бы НЕ социальными инвестициями. При этом в мало-мальски крупном промышленном проекте за рубежом число таких сотрудников редко опускается ниже десяти человек!
Что бросается в глаза в ситуации с шиханом Куштау: все произошло с предприятием, которое многие годы выглядело как неплохой пример социальной ответственности (в наличии и рабочие места, и налоги, и социальные инвестиции). В кризисной ситуации генеральный директор содового производства показал себя и хорошим оратором, и неплохим полемистом. Да и само предприятие демонстрировало бойцовский характер, собирая большие (вроде бы даже тысячные) толпы на собственные митинги в защиту добычи соды из шихана.
А ведь вообще не помогло. И это является очень наглядным примером того, как меняются общественные умонастроения в отношении промышленных проектов.
Олег Базалеев, руководитель Управления социальных вопросов Crescent Petrolrum