Ряд знаковых событий, случившихся на мировом нефтегазовом рынке в 2019 году, сложно свести к общему знаменателю, но в целом они свидетельствуют о том, что прошлый год разделил историю производства и потребления углеводородов на «до» и «после». Особенно сильные факторы неопределенности возникли в газовом сегменте, переживающем бум производства и поставки СПГ, однако и нефть едва ли застрахована от новых потрясений — сделка в формате ОПЕК+ имеет не только положительные эффекты в виде поддержания цены на нефть на относительно высоком уровне.
О том, насколько готовы к новым реалиям рынка ведущие российские нефтегазовые компании, в интервью «Нефти и Капиталу» рассказал профессор НИУ ВШЭ, кандидат политических наук Дмитрий Евстафьев. По его мнению, 2019 год во многом был для них временем упущенных возможностей, что делает еще более актуальной необходимость «твердой руки» в ТЭК — прежде всего в интересах конкурентоспособности страны.
«НиК»: Как бы вы охарактеризовали 2019 год с точки зрения трансформаций в расстановке сил на глобальном энергетическом рынке? Можно ли утверждать, что это был «год великого перелома», особенно в газовом сегменте?
— 2019 год можно смело назвать переходным. Глобальный энергетический рынок подошел к порогу коренных изменений и замер у этой черты.
Все игроки рынка понимают неизбежность трансформаций, но подавляющее их большинство опасается последствий и собственных потерь. Исключение составляют США.
Они больше других заинтересованы в сломе существующей системы организации рынка, которая де-факто является картельной и где для США как новой энергетической сверхдержавы довольно мало места. США, не имея пока возможности действовать экономическими методами (стратегическая, долгосрочная эффективность американской энергетической отрасли пока явно недостаточна, как недостаточен ее инвестиционный потенциал), максимально используют свои политические и юридические возможности. И главным показателем здесь является не столько ситуация вокруг «Северного потока-2», сколько борьба за рынок углеводородов в Восточной Азии, где США близки к созданию нового, причем в перспективе институционализированного, углеводородного картеля (и нефтяного, и газового, что может стать операционным прорывом), где они будут играть решающую роль в качестве гаранта отсутствия санкций и безопасности логистики. И этот восточноазиатский рынок куда более важен в стратегической перспективе, чем, например, европейский, который, как мне порой кажется, используется зачастую для отвлечения внимания и для политизации энергетической сферы.
А вот что касается 2020 года, то мы должны быть готовы, что он действительно принесет глобальные трансформации на энергетическом рынке, даже если мы и не станем свидетелями появления новых энергетических платформ (хотя и предвижу появление множества манипулятивных фейков на этот счет: спекулятивный сегмент рынка созрел для афер типа «холодный синтез 2.0» и т. п.). И здесь встанет вопрос о том, а насколько мы к этим трансформациям готовы. Боюсь, ситуация тут не столь однозначна.
«НиК»: В российских реалиях она неизбежно будет проецироваться на пресловутый транзит власти, в котором уже сейчас пытаются разглядеть позиции условных партий «Роснефти» и «Газпрома». Какая из них входит в период транзита более уверенно с учетом последних тенденций на глобальном энергетическом рынке?
Сравнивать эти две компания некорректно, хотя бы в силу принципиального различия «циклов монетизации» для тех энергоресурсов, которые они добывают и продают. Если и имеет смысл их сравнивать, то только с точки зрения степени адаптивности к новым требованиям рынка и понимания динамики развития процессов и тенденций. И здесь, конечно, мы видим преимущество у «Роснефти», которая не просто реализует свой лоббистский потенциал, но и вполне адекватно вписывается в изменение структуры глобального рынка.
«Роснефть» уже доказала, что как энергетическая компания она вполне адекватна складывающимся условиям.
«Газпром» все-таки больше полагается на использование ранее созданного потенциала развития и на соучастие государства в обеспечении его благополучия. Есть, конечно, и объективные причины: «Газпром» тянет на себе слишком много советского и, так сказать, раннепостсоветского наследства, которое просто так не сбросить. Хотя иногда кажется, что в руководстве корпорации слишком буквально понимают слоган «Газпром — национальное достояние». Государственная корпорация для того и создается, чтобы снимать с государства часть бремени. «Газпром» же пока не смог эффективно выйти из украинской ловушки, которая, понятно, формировалась годами и отражала не столько проблемы газовой монополии, сколько общегосударственное состояние радостной наивности от надежд на европейское правосудие и договороспособность партнеров. Но и инерция удобности формата отношений, характерная для крупной корпорации, сыграла в конце 2000 — начале 2010-х годов свою негативную роль.
Надеюсь, что уроки будут извлечены и уже в ближайшее время уровень стратегического управления в «Газпроме» станет выше.
Иначе России будет крайне сложно претендовать на сохранение нынешнего места на рынке газифицированных углеводородов.
Тем не менее, проблема упомянутой пары крупнейших российских госкомпаний в том, что они слишком привыкли к деятельности в условиях, близких к монополии внутри страны, и в картелях на внешних рынках. Однако на мировых рынках, как я уже говорил, эта ситуация сейчас находится в стадии разрушения. Первым последствия этого почувствовал «Газпром», а на внутреннем рынке демонополизация рынка углеводородов также неизбежна, сколько ее ни сдерживай административными или лоббистскими методами. И тогда неизбежно встанет вопрос об эффективности корпоративного управления и инвестиционной политики, после чего и придется делать рывок, который должен быть хорошо подготовлен с инвестиционной точки зрения. Главное, чтобы толчком к демонополизации не стал серьезный кризис с социальными и/или политическими последствиями. Сейчас такой кризис на топливном рынке может оказаться куда более болезненным, чем еще пару лет назад.
«НиК»: Как бы вы охарактеризовали общий итог года для «Газпрома» по сумме плюсов и минусов?
— Конечно, 2019 год был критичным для «Газпрома» и его руководства с точки зрения способности решать общегосударственные задачи и повышать эффективности своей деятельности. Увы, но полностью удачным этот год признать нельзя. Конечно, завершение строительства «Силы Сибири» — это важное достижение, но надо помнить, что этот газопровод как таковой коммерческой ценности пока не имеет и сомнительно, что когда-либо будет иметь.
Это — стержень в процессе новой индустриализации Дальнего Востока и инструмент интеграции в пространство экономического роста в Восточной Азии.
И если этого не будет сделано, то сам по себе газопровод будет символом, который можно показывать по телевизору, но не инструментом, с помощью которого можно будет решать реальные экономические задачи. Но здесь вопрос, скорее, не к «Газпрому», а к власти. «Газпром» свое дело сделал и, надо признать, неплохо.
В ситуации на европейско-украинском направлении, конечно, неприятной, но и не смертельной, главный вопрос состоит в том, сможет ли руководство газовой монополии найти возможность маневра, чтобы избежать возвращения в 21 декабря 2019 года, или же украинская «газовая дань» для России будет вечной. Заключенное соглашение — вернее, первый год его пролонгации, — это шанс для нынешнего руководства «Газпрома» доказать свою эффективность.
«НиК»: Как вы оцениваете вероятность того, что «Газпром» в преддверии выборов 2021 и 2024 годов действительно начнет активно лоббировать повышение внутренних тарифов на газ в условиях снижения цен на экспортных рынках? Какое место неприкосновенность внутренних газовых цен может занять во внутриполитической повестке?
— Вероятность этого очень высока. Повышение тарифов — особенно сейчас, когда настроения в обществе считаются второстепенными по сравнению с соблюдением межкланового баланса и удовлетворением лоббистских интересов, — это очевидное и простое решение, а у нас сейчас все склонны к простым, зачастую временным решениям. Угроза негативных социальных последствий такого решения пока явно не рассматривается как значимая, что отчасти верно: если никакого значимого социального протеста не возникло в результате так называемой «пенсионной реформы», то и повышение тарифов на газ выглядит совсем не страшным.
«НиК»: Насколько сложившаяся ситуация на мировом газовом рынке способствует реформированию структуры «Газпрома»? Могут ли последние события стать стимулом для его разделения на несколько структур в соответствии с мировой практикой?
В свете последних процессов на рынке идея разделения «Газпрома» на транспортную и добывающую составляющие не выглядит так уж деструктивно и «антироссийски». Но любое реформирование «Газпрома» с учетом роли и размера компании может происходить только «сверху», только с уровня политического руководства страны и с учетом не только и не столько экономических факторов, но и геоэкономических обстоятельств.
«Газпром» — не «кошелек»: от этого подхода нам нужно отучаться, поскольку времена сильно изменились.
Это — инструмент российской геоэкономики, а в геоэкономике действовать нужно аккуратно, и уж точно не с позиций краткосрочной рентабельности того или иного проекта.
Мы должны четко понимать, какой инструмент нам будет нужен для решения перспективных геоэкономических задач в новом геоэкономическом пространстве.
Как показывает наша политическая практика, реформирование крупнейших компаний происходит только под конкретный кадровый «пакет», который не побоится сломать существующую систему и не будет затянут в омут личного благополучия. И я не уверен, что именно сейчас самое лучшее время для подобных пакетных кадровых решений. В конечном счете, ситуацию с украинским транзитом надо довести до конца, каким бы он ни был с учетом специфической степени надежности наших партнеров. Но, конечно, после этого надо уже начинать думать о каких-то новых форматах развития газовой отрасли.
«НиК»: Какие варианты такой реформы являются, на ваш взгляд, предпочтительными? Или же неприкосновенность существующей структуры «Газпрома» — одно из принципиальных условий пресловутого транзита?
Если говорить о среднесрочных геоэкономических сценариях, то модель, которая мне представляется наиболее разумной, — это разделение «Газпрома» на три составляющие: газотранспортная составляющая со 100% государственной собственностью, газодобыча и газопереработка на традиционных месторождениях и активах, где государственная доля может быть снижена до блокпакета, усиленного пакетами Пенсионного фонда, Фонда национального благосостояния и т. п. В качестве «социального обременения» эта компания могла бы получить проблематику газификации в России и консолидацию газового сектора Евразии с учетом интересов местных элит, что вполне возможно при условии диалога и доверия, которое может быть только к контролируемой государством компании. Но главным направлением ее деятельности могла бы стать газопереработка. Доля этой компании на рынке непереработанного природного газа будет постоянно сокращаться, а доля продуктов переработки — увеличиваться.
Еще одной структурой могла бы стать компания, ориентированная на освоение и развитие новых месторождений и встраивание в глобальные газотранспортные проекты.
Я, к примеру, не вижу проблем с тем, чтобы Россия в той или иной форме поучаствовала в отдельных каспийских газопроводах. Нынешний уровень присутствия на европейском рынке России все равно не сохранить, особенно при имеющейся эффективности «Газпрома» — так почему бы просто не начать получать доход с того, что получается у других игроков? В этой компании уровень государственного участия может быть 25%+1 акция, причем можно даже не вмешиваться в менеджмент. Но она полностью бы отвечала по своим рискам и не вмешивала бы в свои дела государство, что, кстати, было бы защитой от пресловутых санкций.
Беседовал Николай Проценко
(продолжение следует)