Posted 28 июля 2020,, 09:51

Published 28 июля 2020,, 09:51

Modified 16 августа 2022,, 21:49

Updated 16 августа 2022,, 21:49

Татьяна Митрова: Для нашего нефтегазового сектора и экологические, и климатические вызовы встают уже в полный рост

28 июля 2020, 09:51
Климатический фактор стал одним из доминирующих в мировой энергетике — России нужно встраиваться в повестку и находить новые возможности
Сюжет
ВИЭ

В 2019 году многие «слова года» оказались связаны с экологической проблематикой: «climate emergency» («чрезвычайная климатическая ситуация» — Оксфордский словарь), «rewilding» («возращение местности в дикое природное состояние» — словарь Коллинза), «upcycling» («повторное использование материалов», «создание новых вещей из переработанных или получивших „вторую жизнь“ материалов» — Кембриджский словарь) и многие другие.

А в масс-медиа все чаще и чаще наряду с «глобальным потеплением» и «гретой тунберг» стало появляться слово «энергопереход». Как обычно, под таким широким термином каждый специалист понимает свое: переход на т. н. безуглеродную экономику, на возобновляемые источники энергии или резкое сокращение энергопотребления как такового.

Смена базовых источников энергии когда-нибудь в будущем закономерна, однако предсказываемая во многих прогнозах возможность относительно скорого перехода мировой экономики преимущественно на возобновляемые энергоносители вызывает многочисленные споры: в мире есть несколько десятков научных и околонаучных (связанных с финансовыми институтами) организаций которые занимаются климатической проблематикой — и у всех разное мнение по поводу перспектив (да и необходимости) энергоперехода. А факты подсказывают, что процесс может затянуться до середины нынешнего столетия и даже более.

Именно поэтому мы решили организовать на нашем портале дискуссию между сторонниками ВИЭ и безуглеродной энергетики и скептиками, полагающими, что момент для энергоперехода еще не пришел.

В этом материале на вопросы «НиК» ответила Татьяна Митрова, директор Центра энергетики Московской школы управления «Сколково».

«НиК»: Как вы оцениваете климатический фактор в развитии мирового энергетического сектора? Как повлияла пандемия и нефтяной кризис на климатическую повестку?

(Предыстория вопроса: в мае Центр энергетики Московской школы управления «Сколково» опубликовал исследование «Глобальная климатическая угроза и экономика России: в поисках особого пути», где наглядно показывалось, что климатическая повестка в мировом энергетическом секторе неизбежно будет набирать обороты. Как говорится в самом обзоре, исследование было проведено в основном в январе — феврале 2020 года. А что сейчас?)

— Уже можно констатировать, что климатический фактор стал одним из доминирующих в мировой энергетике: при разработке государственных политик и корпоративных стратегий, при принятии решений по конкретным инвестиционным проектам и при обращении к инвесторам — такова наша новая реальность. Разумеется, существуют значительные страновые различия, и в Европе фокусировка на климатическом вопросе намного сильнее, чем во многих развивающихся странах, но тренд на ее усиление очень четко прослеживается по всему миру. Страны, которые традиционно считались мало заинтересованными в решении климатического вызова (Китай, Индия, другие развивающиеся страны Азии), или США, которые вообще вышли из Парижского соглашения, в реальности внедряют большое количество регуляторных мер и финансируют множество проектов, нацеленных на декарбонизацию их экономик.

Действительно, мы готовили свое исследование по климатической проблематике еще до того, как пандемия парализовала весь мир, но по большому счету каких-то радикальных изменений с точки зрения актуальности проблематики как для мира в целом, так и для России в частности с тех пор не произошло. Более того, коронакризис наглядно продемонстрировал масштабность и реальность понятия «глобальная угроза» и готовность человечества и отдельных стран на нее адекватно реагировать. Внезапно оказалось, что «черные лебеди» существуют, а маловероятные события происходят и формируют новую реальность. Риски недооценки климатической угрозы в том, что за ней может скрываться целая стая таких «черных лебедей» — как в гуманитарной сфере, так и в экономике, — и мы описываем их в своем исследовании.

А последние события в Арктической зоне РФ (обрушение железнодорожного моста в Мурманске, чудовищная авария в Норильске и схожий инцидент в Якутии) только подтверждают острую необходимость признать, наконец, наличие проблемы и начать быстро искать решения.

«НиК»: Как Центр энергетики Московской школы управления «Сколково» видит структуру мирового ТЭБ к 2035, 2050 году? (Если есть — собственные оценки, результаты моделирования?)

— Основное направление развития мировой энергетики уже видно отчетливо: под влиянием изменений в энергополитике и развития новых технологий мир входит в этап 4-го энергетического перехода — к широкому использованию возобновляемых источников энергии и постепенному вытеснению ископаемых видов топлива. Однако темпы этих изменений и скорость перехода связаны с высокой неопределенностью. Поэтому мы совместно с ИНЭИ РАН используем сценарный подход в нашем «Прогнозе энергетики мира и России на период до 2040 года».

В зависимости от ключевых ориентиров энергополитики и целей в области снижения выбросов в отдельных странах и регионах, а также скорости развития и трансфера технологий глобальное потребление первичной энергии к 2040 году в различных сценариях может увеличиться на 17–27%. То есть миру будет требоваться больше энергии, чем сегодня, для удовлетворения спроса растущего населения. Однако успехи в энергоэффективности и заметное торможение темпов роста первичного энергопотребления ведут к тому, что эти прогнозы уже намного ниже, чем предполагалось еще 5–10 лет назад (тогда ожидался рост спроса на 40–50%).

Структура этого потребления также будет сильно меняться. Быстрое развитие ВИЭ позволит им уже к 2040 году обеспечивать 35–50% мирового производства электроэнергии и 19–25% всего энергопотребления. Среди ископаемых топлив только газ сможет нарастить свою долю в мировом энергобалансе с 22% в 2015 году до 24–26% к 2040 году. Нефть снизит свою долю с 31% до 23–27%, а уголь — с 28% до 19–23%. Похоже, что мир так и не дождется широко анонсированных пиков производства ископаемых топлив из-за исчерпания запасов.

Пики приходят, но причиной становятся ограничения вовсе не на стороне добычи, а на стороне спроса. Вслед за угольным пиком уже приближается пик потребления нефти.

«НиК»: Когда, по вашему мнению, завершится нефтяная эра? Какую роль будет играть нефть в мировой экономике?

— Как говорил в свое время министр нефтяной промышленности Саудовской Аравии шейх Ахмед Заки Ямани, «каменный век закончился совсем не потому, что закончились камни». Нефтяные компании уже сами начинают говорить о приближении плато. При этом мало кто предполагает полный отказ от нефти в ближайшие десятилетия — этот рынок, вероятнее всего, по-прежнему будет иметь большой объем, но вот перспектив роста уже практически не видно.

Точно предсказать тот год, когда будет достигнут пик спроса на нефть, крайне сложно, особенно в текущих условиях пандемии. Некоторые аналитики уже говорят о том, что мы вполне могли пройти этот пик в 2019 году и, возможно, никогда к этим объемам не вернемся. Но я бы не была столь категорична: вполне вероятно, что после кризиса на волне восстановительного роста экономик будет еще наблюдаться рост спроса на нефть в конце 2020-х — начале 2030-х, но в более долгосрочном периоде разумнее все-таки ориентироваться на его стабилизацию и постепенное снижение. Нефть еще несколько десятилетий после этого будет продолжать играть важную роль в мировой экономике, но маржинальность этого бизнеса и та ресурсная рента, которую получают от нефти производители, будет неуклонно сокращаться.

«НиК»: Можно ли говорить о единых глобальных климатических трендах для энергетики или все-таки разные страны выбирают для себя разные стратегии развития?

— Единый тренд для энергетики, связанный с глобальным климатическим вызовом, — это декарбонизация. С использованием различных механизмов — от торговли квотами на СО2 и углеродных налогов до субсидирования новых источников энергии и стимулирования энергоэффективности — все страны и энергетические компании стремятся снизить эмиссии парниковых газов или хотя бы замедлить их рост. Какой именно комплекс мер будет оптимальным для каждой конкретной страны, зависит от локальных условий, регулирования, национальных приоритетов. Многие стараются максимально поддерживать ВИЭ и накопители, другие делают ставку на водородную экономику, у третьих упор на энергоэффективность или на атомную энергетику — здесь не может быть универсального ответа. Ведь каждая страна пытается в своей энергополитике решить так называемую «энергетическую трилемму» — как одновременно максимизировать доступность энергии, ее экологичность и обеспечить энергобезопасность. И для адекватного ответа на этот вопрос нужно принимать во внимание и геологию, и географию, и демографию, и социально-политическую обстановку в стране.

«НиК»: Вы традиционно большое внимание уделяете анализу европейской энергетики. А что происходит в США? Какой линии придерживается Китай?

— Европа пока наш основной внешнеэкономический партнер в сфере энергетики, так что отслеживать происходящие там изменения, в частности связанные с European Green Deal, — это просто необходимость.

В США картина очень неоднородная: с приходом Трампа произошло глубокое разделение на уровне федеральной политики и политики отдельных штатов. Несмотря на реализацию решения администрации Трампа о выходе из Парижского соглашения, в рамках оппозиционной ему ассоциации US Climate Alliance объединены (по состоянию на март 2020 года) 25 штатов, формирующих примерно половину ВВП и численности населения США, — и они продолжают имплементировать все меры и обязательства, принятые в рамках данного соглашения, осуществляют активнейшую поддержку проектов ВИЭ, внедрение накопителей, водородных систем и пр.

Китай с выходом США из Парижского соглашения стал, ко всеобщему удивлению, одним из новых его драйверов, активно внедряя климатическое регулирование и все технологии декарбонизации и явно пытаясь стать технологическим лидером энергоперехода. Напомню, что половина мирового парка электромобилей и крупнейшие объемы установленных мощностей солнечной и ветрогенерации сейчас находятся именно в Китае.

В последние годы Китай обнародовал и осуществил ряд стратегий, направленных на борьбу с изменением климата, на сокращение выбросов и облегчение перехода страны к низкоуглеродной экономике.

Эта политика отвечает как глобальным усилиям по борьбе с изменением климата, так и собственной потребности Китая в реструктуризации своей экономики и реформировании ее моделей производства и потребления. В 2014 году был издан мандат национальной стратегии в области энергетической безопасности, которая создаст «энергетическую революцию» для коренного изменения потребления энергии, производства, технологий и управления. 12-й пятилетний план определил обязательные цели для увеличения площади лесов, снижения энергоемкости и выбросов углекислого газа и увеличения доли неископаемых видов энергии (ядерной, гидроэнергетической, солнечной, ветровой, биомассы и геотермальной) в первичном потреблении энергии к 2015 году. А ключевыми целями 13-го пятилетнего плана (2015–2020) стали:

  • увеличение доли неископаемой энергии в общем потреблении первичной энергии до 15% к 2020-му и до 20% к 2030 году;
  • увеличение установленной мощности возобновляемой энергии до 680 ГВт к 2020 году;
  • закрытие части мощностей по добыче угля, не удовлетворяющих техническим и экологическим требованиям (около 800 млн т/г), и ввод новых усовершенствованных мощностей (около 500 млн т/г).

«НиК»: Углеродный налог — насколько он реален для разных стран?

— Меры экономического стимулирования сокращения выбросов парниковых газов — углеродные налоги и системы торговли выбросами — действенные механизмы, позволяющие реализовать поставленные странами климатические цели. По данным Всемирного банка, к 2019 году уже 46 государств, среди которых Австралия, ЮАР, Бразилия, Аргентина, Китай, Турция, Украина и Казахстан, и 28 отдельных регионов (в частности, некоторые штаты США) либо уже запустили систему торговли выбросами СО2 или другие формы цены на углерод и углеродных сборов, либо планируют это сделать в ближайшем будущем. Система торговли эмиссиями Евросоюза (EU ETS) — первая в мире крупная система торговли выбросами парниковых газов, по сей день остающаяся самой крупной.

При этом практика уже подтвердила высокий потенциал влияния углеродных сборов на энергобаланс: так, Великобритания в 2013 году ввела усиленную (по сравнению с общеевропейской) систему взимания платы за выбросы CO2 — Carbon Price Floor в сочетании с Large Combustion Plant Directive. Сразу после введения этой системы доля угольной генерации в страновом балансе начала резко падать — с 40% в 2012-м до лишь 7% в 2017 году. При этом необходимо отметить, что ценовое давление безуглеродной повестки сильно зависит от решений регуляторов. Так, в Евросоюзе после кризиса 2008 года были приняты решения об увеличении допустимых выбросов CO2 в рамках EU ETS — в результате цена тонны СО2 упала в 3 раза в течение года. Но в 2017 году эти решения были отменены — и цена углекислого газа в течение года выросла в 4 раза.

Введение цены на СО2 — это очень мощный долгосрочный сигнал для потребителей и инвесторов. Полагаю, что для отдельных стран этот процесс может начинаться с совсем небольших, чисто символических сумм, но при этом он все равно важен для формирования правильного понимания и адекватного планирования у всех стейкхолдеров.

«НиК»: Как вы считаете, насколько остро стоят экологические проблемы для российского нефтегаза?

— Для нашего нефтегазового сектора и экологические, и климатические вызовы встают уже в полный рост. Локальные загрязнения, разливы нефти и нефтепродуктов, выбросы в больших городах — все это вызывает растущую озабоченность как населения, так и руководства страны. Но вызовы, связанные с эмиссией невидимых глазу парниковых газов и с вызванными этим изменениями климата, на наш взгляд, несравненно больше. Перечислю только некоторые из них.

Во-первых, это физические риски: на территории страны в последние 40 лет потепление климата происходило в 2,5 раза быстрее, чем в среднем по планете (а в российской части Арктики — в 4,5 раза быстрее).

Изменение климата в России уже создает угрозу здоровью и жизни людей, провоцирует вынужденную миграцию, угрожает продовольственной безопасности и, что особенно важно для нашего нефтегаза, основная часть которого расположена в зоне мерзлоты, создает угрозу инфраструктуре.

Из-за изменения проектных условий (колебания температуры, влажности, рост числа циклов замораживания/оттаивания, увлажнение с промерзанием, повышение уровня грунтовых вод, жидкие осадки в холодное время года, приводящие к ускоренному износу зданий) резко снижается долговечность зданий и сооружений. Уменьшается устойчивость многолетнемерзлых грунтов. Возникают серьезные риски для нашей огромной трубопроводной инфраструктуры, созданной в основном в середине XX века и не рассчитанной на потепление климата, увеличение расходов воды в реках и повышение интенсивности деформации русел рек (из-за которых возникает риск повреждения трубопроводов в местах переходов через водные преграды). Трубопроводы, построенные на вечной мерзлоте, могут быть повреждены из-за уменьшения устойчивости грунта. Эта инфраструктура попадает под риск учащения аварийных ситуаций (с дополнительным ущербом экологии), роста затрат на ремонт и обслуживание — в зависимости от трассы и региона ее расположения.

Во-вторых, не менее важны и долгосрочные экономические риски, возникающие сегодня для российского нефтегазового экспорта вне зависимости от физического воздействия изменения климата на экономику России, отношения российских стейкхолдеров к проблеме защиты климата и темпов развития климатического регулирования в России. В 2018 году около 64% российского экспорта пришлось на нефть, газ, уголь и нефтепродукты, крупнейшими импортерами были страны Евросоюза. При этом Россия — абсолютный лидер в мире (среди крупнейших экономик) по углеродоемкости экспорта из-за большой доли энергоносителей и энергоемких товаров. Усиливает углеродоемкость экспорта низкая энергоэффективность российских предприятий.

В связи с этим серьезный риск представляет введение механизма пограничного углеродного регулирования (Carbon Border Adjustment Mechanism), предложенного Еврокомиссией в рамках программы European Green Deal в декабре 2019 года. По сути, предлагается ввести дополнительный сбор на некоторые энергоемкие виды продукции, импортируемой в Европу, который бы учитывал ее «углеродный след», и таким образом исправить ситуацию, при которой не отягощенный жесткими экостандартами и потому более дешевый импорт имеет конкурентное преимущество перед продукцией европейских поставщиков. Рассматриваются разные формы механизма: углеродный налог (на импорт и на внутреннюю продукцию), углеродная таможенная пошлина, налог на импорт или расширение Европейской системы торговли разрешениями на выбросы (EU ETS).

Законопроект, как ожидается, будет готов в 2021 году, в данный момент он находится в разработке в Еврокомиссии, которая уже запустила сбор отзывов об инициативе.

Что это может означать для России? В «Прогнозе развития энергетики мира и России» ИНЭИ РАН и Московской школы управления «Сколково» (2019) сценарий «Энергопереход» подразумевает реализацию этих предложений, сопровождаемую энергетическим переходом к низкоуглеродным технологиям, быстрым их развитием и трансфером между странами. В этих сценариях российский экспорт энергоресурсов существенно сокращается к 2040 году по сравнению с 2015 годом — экспорт в 2040-м будет ниже уровня 2019 года на 15% в натуральном выражении и на 17% в денежном выражении.

Важно отметить, что эти оценки были сделаны до коронакризиса, а с учетом влияния COVID-19 на конъюнктуру энергетических рынков все прогнозы окажутся еще более негативными.

Такое снижение российского энергетического экспорта в первую очередь обусловлено сокращением объемов экспорта нефти и — даже в большей мере — экспорта нефтепродуктов. Понятно, что это означает серьезное падение доходов как для всей нефтегазовой отрасли, так и для государственного бюджета.

Поэтому пренебрежительно отмахиваться от климатической проблематики нам точно не стоит.

«Ник»: Перспективы ВИЭ в мире и России? Какие у ВИЭ есть экологические ограничения?

— Корректнее говорить не об ограничениях, а, скорее, о факторах влияния ВИЭ на экологию. Что касается их влияния на глобальный климат, то оно минимально. Даже с учетом всего жизненного цикла — добычи сырья, производства компонентов, строительных и монтажных работ — электроэнергия от ВИЭ связана с выбросами СО2 в атмосферу в 10–20 раз меньшими, чем электроэнергия из угля и газа. И это не предел — по мере развития технологий «углеродный след» от ВИЭ снижается.

Локальное влияние ВИЭ на окружающую среду существует, но его не следует переоценивать: условно говоря, птицы страдают от кошек существенно больше, чем от ветряков. С другой стороны, куда более важной проблемой является «экологический след» от оборудования и компонентов солнечных и ветряных электростанций. Отрасль бурно развивается, объемы производства быстро растут, а сами производственные мощности «мигрируют» из Европы и США в страны с менее строгой экологической политикой. Кремний, металлы платиновой группы, алюминий, сталь — все эти и другие необходимые для ВИЭ материалы добываются и обрабатываются с ущербом для окружающей среды. Задача мирового сообщества — управлять этими рисками, как того и требует концепция устойчивого развития ООН.

«НиК»: В исследовании «Глобальная климатическая угроза и экономика России: в поисках особого пути» вы анализируете возможные сценарии развития событий. Какой сценарий с учетом нынешних реалий вы считаете наиболее вероятным для России?

— Возможные способы реагирования России на глобальную климатическую угрозу, на наш взгляд, могут зависеть от двух основных факторов неопределенности: темпа глобального реагирования на изменение климата — в диапазоне от медленного до быстрого; отношения российского общества и государственных органов власти к проблеме изменения климата — в диапазоне от пассивного до активного.

Соответственно, можно выделить 4 крайних сценария: «Продолжение текущей политики», «Реактивные действия РФ», «Климатическое лидерство РФ» и «Глобальное климатическое единство».

Глобальный энергетический переход к низкоуглеродному развитию создает для российской экономики не только угрозы, но и возможности.

Прежде всего, они связаны с ростом глобального спроса на новые товары — низкоуглеродные энергоносители (например, водород) или металлы платиновой группы и другое сырье.

Эти материалы критически важны для развития систем хранения энергии, электротранспорта, топливных элементов, ветряной и солнечной энергетики, систем управления и т. д. — всех технологий, обеспечивающих энергопереход и декарбонизацию.

В сценариях «Климатическое лидерство» и «Глобальное климатическое единство» можно ожидать многократный рост спроса на эти товары. Однако, принимая во внимание довольно скептическое отношение общественности, бизнеса и регуляторов к климатической проблематике, мы понимаем, что наиболее вероятным сценарием все-таки является «Продолжение текущей политики».

Но подчеркну, что этот сценарий несет для страны большие риски, связанные с увеличением ущерба населению, экономике и окружающей среде от физического влияния изменения климата, сокращением объемов российского экспорта и финансовых поступлений, а также в целом с ограниченностью модели ресурсной экономики для обеспечения экономического роста страны в долгосрочной перспективе.

Беседовал Николай Проценко